Когда мне было 11, я сломал ключицу, спрыгнув с крыши нашего трехэтажного дома в Манки Холлоу в Мэриленде. Чтобы вы могли представить содержимое моей головы в то время: я прыгнул с зонтом, рассчитывая взлететь. Ничего не вышло, я упал в бетонную яму, наполненную водой — мой отец строил беседку для барбекю. Когда я приземлился, отец вышел на крыльцо и увидел меня лежащим в бетонной яме, с зонтом, надетым на шею. Он сказал матери: «Этот мальчик никогда не станет президентом. Ты родила идиота». Я ответил: «То же самое говорили про Эдисона, пап».

Когда мне было шестнадцать, моя мать, всегда считавшая, что я талантлив, отвезла меня в институт Дрексела в Филадельфии, чтобы узнать, к чему я предрасположен в жизни. После трех дней тестирования моей матери сказали: «Ваш сын отлично подходит на должность водителя сортировочной машины или помощника электрика, в особенности — электрика по лифтам».

Моя мать считала меня хулиганом. Ей принадлежал спортзал «У Барбеллы», и она выжимала 70 килограммов. Когда ей казалось, что я слишком обнаглел, она скручивала меня — она знала все борцовские приемы, — клала себе на колени и порола щеткой. И совсем не слабо: после порки мне чуть ли не скорую нужно было вызывать, чтобы избавиться от щетины в заднице.

Моя мать ведет очень яркую жизнь. Кроме того, что в молодости она работала артисткой в цирке, она — первая женщина на моей памяти, которая вела бодибилдинг-шоу на телевидении, это было в 1950-е. К тому же она прекрасный астролог, гадает по рукам и даже изобрела рампологию — предсказание по заднице. У нас, разумеется, очень близкие отношения, но по своей заднице я ей гадать не разрешаю, вдруг там написаны дурные предзнаменования.

Я заинтересовался бодибилдингом еще в детстве — из-за кино. Однажды я увидел Стива Ривза в «Освобожденном Геркулесе» и подумал: «Этот странный парень с бородой и широченными икрами может разрушить храм в одиночку и замочить всю римскую армию. Мне тоже так хочется». Я стал размышлять о том, как бы мне хотелось выглядеть. Не всякому нравится быть слишком накачанным, потому что тогда ты не очень-то похож на человека. Ты похож на Геракла, что неплохо до тех пор, пока тебе не предложат роль бухгалтера.

Я снимался голым. Мне тогда было нечего есть, меня выставили из квартиры, и я четыре ночи подряд провел на автобусной станции, пытаясь не попасться легавым и хоть немного поспать. Книги я положил в камеру хранения. Я был в отчаянии. Вот почему, прочитав в газете о возможности заработать за день сто долларов, я решил, что это подарок судьбы. А то, что пришлось раздеваться, меня особенно не волновало — там нет никакой порнографии, с чего бы мне волноваться? Когда ты голоден, ты делаешь много такого, чего обычно делать не стал бы. Смешно, до какой степени растягивается мораль в целях самосохранения. Но еще смешнее, когда ты стоишь перед камерой и пытаешься убедить себя, что занимаешься серьезным делом. Я думал: «Ну, может, это будет настоящее искусство». Так или иначе, я должен был сняться или ограбить кого-то. Я был на краю пропасти. А за два дня съемок я получил 200 баксов и выбрался с автобусной станции.

Я играл жеребца, который приглашал желающих на вечеринку через газетное объявление. К нему пришли человек десять, целовались и обнимались — и все. По нынешним стандартам, фильм почти прошел бы родительскую цензуру.

Мои дочки не подозревают, чем я зарабатываю. Они заполняли анкету в школе и написали, что я играю в гольф и работаю в саду.

Моя пятилетняя дочь пришла в школу, и какой-то мальчик взял ее стул. Она ему сказала: «Еще раз так сделаешь — я тебе голову отрежу». Кажется, пришло время проследить за тем, что смотрят дети. Дочки растут маленькими рэмбятами. Раньше они плакали, а теперь говорят зевая: «А... опять труп». Скоро их потребуется отдать в программу реабилитации.

Один человек имел смелость въехать в мою машину. Я вышел и говорю: «Тебе не кажется, что стоит извиниться?» Он отвечает: «Иди в жопу». Я только что подвозил своего сына и сказал этому парню, что у меня в машине мог быть ребенок. Он опять: «Иди в жопу». Я почувствовал себя обязанным, морально и в прочих смыслах, ему врезать. Совершенно в стиле Рокки я с размаху дал ему левой. Этот удар стоил мне 15 000 долларов.

Я должен делать то, чего ждут от меня зрители. Давайте признаемся: существует связь между мной, Рокки и Рэмбо. С годами стало трудно отличать настоящих и вымышленных людей. Когда я напрягаю свои артистические способности и показываю другую сторону себя — меня отвергают. О’кей, меня это устраивает. Я — стереотип, и ничего не могу с этим поделать.

В какой-то момент я стал защищаться. Противно, что я, Сильвестр Сталлоне, стал синонимом бездумного, односложного насилия. Я превратился в доисторического пещерного человека. Люди брали этого вымышленного героя и помещали в реальные обстоятельства. Это как защищать свою религию — тут нельзя победить. И чем больше я защищался, тем большим дураком выглядел.

Однажды я ехал в «порше» по аризонской пустыне и разогнался почти до 200 километров в час. Конечно, меня остановил легавый. Я говорю: «Вы видели их?! Вы их видели? Вы их остановили? Они все еще там?» Он говорит: «Чего?» А я продолжаю: «Там восемь парней с пушками! Срань господня! Я еле ноги унес. Сделайте мне одолжение — арестуйте меня, они хотят меня убить. Я не знаю, кто они. Им наверное не понравился Рэмбо, какая-то радикальная группировка. Они угрожали мне, писали письма, а теперь до меня добрались!» Ну он проводил меня до самой границы штата. «Я провожу тебя, Рэмбо. Я помогу тебе, Рокки». А я сказал: «Спасибо, сэр».

Помните, когда Рейган бомбил Каддафи? Он сказал: «Я посмотрел Рэмбо и знаю, что делать». А потом Саддам вспомнил про Рэмбо в бункере. Я стал синонимом типа мышления. Символом. Это всегда беспокоило меня в путешествиях. Была масса угроз. Когда я приезжал в Канны, меня угрожали убить. Да и в странах третьего мира меня отнюдь не боготворят.

Актерство питает только эгоцентрическую часть меня. Мне нравится видеть себя на экране. Не всегда, но и не до такой степени, чтобы идти к психиатру. Режиссура — очень разноплановое занятие. Вроде того, как тренировать спортивную команду. А сочинительство для меня — это почти чистая эротика. Когда в голову приходит хорошая идея или фраза, я могу выскочить из-за стола и сделать колесо или стучать головой в стекло от экстаза. Один сценарист создает работу для трехсот человек и развлечение — для трех миллионов. Так кто главный человек в фильме?

Конечно мы соревнуемся. Мы даже говорили об этом. Мы как Мухаммед Али и Джонатан Фрейзер. Лямотта и Шуга Рэй. Арнольд и Слай.

Каждое утро я выползаю из кровати и спрашиваю себя: «Мне действительно это нужно?» И тащусь в спортзал в гараже. Это невесело, и я это ненавижу. Я занимаюсь в одиночестве, поднимаю штангу. У меня 25 разных сложных аппаратов, я один, мне хочется спать, все тело болит, и ты смотришь на них, и в каждом 160 килограммов, а самое тяжелое, что ты поднимал за последние восемь часов, — это подушка.

Всю свою жизнь я тренировался, но как бы ты ни был умен, тебе нужен тренер. Ты должен ходить в спортзал, чтобы тебя оценивали и тобой руководили. Нельзя тренировать самоё себя. Также я отношусь к церкви. Церковь — это спортзал для души.

Когда я участвую в съемках, я каждый день ем одно и то же. На завтрак — салат из тунца или из курицы с капустой, и все. На обед — телятину с рисом, или рыбу с рисом, или стейк с рисом. Это очень надоедает. Господи, как же это надоедает.

Я как скаковая лошадь. Чем ты ее накормишь, так она и побежит.

Когда ты становишься богатым и знаменитым, тебя отсекают от реальности. Между тобой и настоящей жизнью всегда находятся люди, которые заботятся о тебе, решают твои проблемы, следят, чтобы ты был счастлив и в безопасности. А когда происходит несчастье, ты понимаешь, что никакая слава ни от чего не защищает.

Когда я увидел полностью сведенный вариант «Рокки», я сказал продюсерам, что он соберет 100 миллионов. Продюсеры сказали: «Если он принесет такие деньги, мы купим тебе любую машину на земле». Я получил свой Mercedes 450 SEL.

Я продолжаю твердить: я больше чем Рокки. Но правда в том, что это не так. Я хотел бы быть хотя бы половиной его. Я был глуп. Рокки — одно из самых честных моих творений.

Я хочу, чтобы меня запомнили человеком, который имел решимость преодолевать обстоятельства. Моя догма — проявлять настойчивость. Будь вы даже чумой, заражающей воздух, о вас хотя бы услышат. «Все, что угодно, лишь бы избавиться от него».

Все совершают ошибки. Я смотрю вокруг, на моих сверстников, и вижу в их глазах горькую мысль: «Я прожил не ту жизнь, которою хотел, и теперь я столько могу сказать, но никто не хочет меня слушать». Я тоже чувствовал так, и если этого не преодолеть, это может убить тебя изнутри.

Я не думаю, что человека надо мучить, запирать в шкафу или лишать любви. Но я точно знаю, что если у него всего в избытке, он не выработает ни сознательного взгляда, ни голода, ни чувства беззащитности, без которых невозможно писать. Большинство писателей и художников не довольны своим творчеством. Представьте, что вы выросли в доме, где вас окружала любовь и забота, и вам твердили, что вы самый лучший. Откуда у вас возьмется мотивация делать хоть что-нибудь.

Счастливая жена — счастливая жизнь. Мне потребовалось 30 лет, чтобы до этого допереть. Когда вы собираетесь поспорить, убедитесь что есть повод посерьезнее, чем пульт от телевизора. Теперь я знаю, как заполучить фантастическую, великолепную жену. Теперь я могу писать, могу думать и чувствую, что мне есть что доказывать.

Я отбрасывал слишком большую тень, и мой сын стал съеживаться. Он винил меня во всех неудачах: если бы отцу не досталась вся слава, если бы отец не оставлял таких больших следов на песке. Я подумал: «Господи, он себя в гроб загонит». Он выбрал роль капитулянта и сгорит в ее огне, и его никак не спасти. Я всегда старался быть с ним поаккуратнее, но все-таки сказал: «Знаешь, малыш, жизнь — это не как сильно ты бьешь, а после каких ударов остаешься на ногах. Ты не можешь всю жизнь сваливать ответственность на других. Так только трусы делают».

Мир очень молод, и когда ты достигаешь определенного возраста, все считают тебя устаревшим. Я сказал себе: «Со мной такого не произойдет». Многие разделяют мои чувства, но мало кто их высказывает.

Убить героя для меня — это какой-то перебор хемингуэйщины. Мне не хочется, чтобы мой матадор закончил на рогах у быка, проносящего его по улицам Памплоны. Лучше уж он запрыгнет к быку на спину и поедет навстречу закату. И посмотрим, что будет.

Другие актеры должны ждать хороших сценариев, а я могу написать свой собственный. Когда мне кажется, что пора сняться в боевике, я пишу сценарий боевика. Если мне захочется сделать любовную историю, я напишу ее. Пока мой мозг не повредится, или Провидение не решит от меня отвернуться, я вряд ли испишусь.

Я начал писать сценарии после того, как посмотрел «Беспечного ездока». Я купил две книги: одну о написании сценариев, что-то типа «Пишите для удовольствия и для денег», а другую — сценарий «Беспечного ездока». Я прочел его и подумал: «Ничего себе! Это же просто диалоги из жизни, а людям за них платят деньги. Я могу не хуже». Так что я сел и написал свой первый сценарий. Он назывался «Плачь в голос и шепчи, как ветер, одним дыханием». Это был апофеоз помпезности. Я в то время, видимо, слушал слишком много Дилана. Разумеется, никто не стал даже читать сценария с таким названием. Я дал его какому-то алкоголику, и даже он сказал, что сценарий говно. Тогда я написал другой, под названием «Печальный блюз». Это был дурацкий сюжет про рок-певца, больного сердечным недугом, который можно было вылечить только веществом, содержащимся в бананах. Да, у меня слабость к бананам... Короче, рокер влюбляется в девчонку, а затем она его бросает. Певец так расстроен, что выходит на сцену, не съев своей ежедневной дозы бананов, — и посреди песни падает без чувств. Тут прибегает девчонка со связкой бананов, но уже поздно: он умер. Та-дааа.

Кино — это моя реальность. Когда я выхожу со студии, я вступаю в чужеродный мир, в котором мне не очень уютно. Когда я был ребенком, в школе Монтгомери Хиллз учителя проголосовали за меня как за наиболее вероятного претендента на электрический стул — и они не имели в виду кино. Честно говоря, я так плохо уживаюсь в обществе, что, не работая над фильмом, я дрался раз в две-три недели.

Я врожденный критик — себя и всего на свете, и у меня на все есть свое мнение. Я должен его иметь. Тому, кто не имеет своего мнения, стоит уехать в Тибет и распевать там мантры.

Если окинуть взглядом свою жизнь, готов спорить, о 80% своих поступков вы пожалеете. Но жизнь — это и есть ошибки.

 

Записала Сьюзен Фалуди
Фотограф Роберто Франкенберг (Corbis / RPG)

esquire.ru